МОСКВА, 10 ноя — ПРАЙМ. Европейский энергетический кризис не станет "черным лебедем", который обрушит глобальную экономику; в большей степени взлет цен на нефть и газ в последние месяцы говорит о начале нового сырьевого суперцикла. О том, чем этот кризис грозит миру, что будет с ценами на нефть в ближайший год, стоит ли инвестировать в ценные бумаги нефтегазовых и других "грязных" компаний, в интервью Прайму рассказал Норберт Рюкер, главный экономист и руководитель исследовательской группы Next Generation швейцарского банка Julius Baer. Беседовала Елена Лыкова.

- Учитывая развитие энергетического кризиса (отключения электроэнергии в Китае, рекордные цены на газ в Европе, дефицит топлива в Великобритании, высокие цены на нефть и уголь), какие котировки по энергоносителям ожидают ваши эксперты до конца года и в следующем году? Где предел роста цен — будет ли потом обвал?

— Этот энергетический кризис является полностью циклическим и состоит, как из предсказуемых элементов, так и из новых, неизвестных факторов. Кризис последних месяцев характеризуется V-образной траекторией роста мировой экономики во время пандемии — резкий спад, за которым последовал быстрый подъем. Например, принятые решения правительств по ограничению экономической деятельности в связи с эпидемиологической обстановкой привели к резкому падению. Последующее введение определенных мер стимулирования привело к достаточному быстрому восстановлению.

Как это связано с энергетическим рынком? Если мы смотрим на энергетику — это очень сложная цепочка поставок. Цепочка поставок энергоносителей и связанный с ней бизнес медленно реагируют на такую резкую динамику спроса и предложения.

Начало кризиса было положено в Китае, где мощный подъем производства и жаркое лето подняли спрос на электроэнергию до рекордного уровня. Внутренняя угольная промышленность, сдерживаемая экологическими и социальными ограничениями, не могла обеспечить дополнительные поставки, и в результате Китай обратился к импорту энергоносителей, что привело к истощению мировых рынков газа и угля. Возникший дефицит предложения привел к формированию чувства страха. Сегодня энергетический рынок находится на "пике" и подвержен волатильности, которая характерна для этого периода. Если мы говорим о ценах на природный газ в Европе, то здесь фактор страха особенно высок. Если мы посмотрим на то, что будет происходить дальше на горизонте, мы считаем, что рынки и цены нормализуются к концу 2022 года, при этом цены упадут до 20 евро за МВт\ч в Европе и до 3 долларов США за 1млн БТЕ в США.

По нефти могу сказать наш прогноз: стоимость нефти марки Brent постепенно снизится до уровня в 60 долларов США за баррель к концу 2022 года.

- Придется ли британским и в целом европейским энергетикам расконсервировать тепловые электростанции?

— Тепловые электростанции используются как резервные. Собственно, это планировалось. Но тут возникает вопрос: насколько доходно расконсервировать их? Газ сейчас очень дорог и некоторые ТЭС на угле действительно периодически подключаются к энергопоставкам, они заполняют ту нехватку, которая возникает.

- Можете оценить углеродное регулирование ЕС — насколько оно может разогнать мировую инфляцию, перестроить цепочки сбыта и привести к протекционизму?

— Два момента хотел бы отметить здесь. Что мы вынесли из энергетического кризиса в Европе? Первое — энергетический переход не был причиной этого кризиса. Напротив, каналы поставок ископаемого топлива оказались ненадежными перед резким скачком спроса, во многом из-за политических решений. Тем не менее, любой переход требует тщательного управления, необходимо обеспечить определенную стабильность и гибкость системы. В ретроперспективе, Великобритания с этой задачей справилась плохо. В частности, их резервные запасы газа очень малы по сравнению со спросом. Исключение Дания: ни одна европейская страна не сделала шаг, который бы связал рынок энергоносителей с рынком тепла, добавив тем самым дополнительной гибкости своим системам. Это первый урок. Второй урок заключается в том, что нам необходимо посмотреть на динамику рынка выбросов углекислого газа. На определенном моменте этот рынок выбросов создает привязку между ценами на топливо, на энергию.

Что касается углеродного налога, я как экономист считаю, что это хорошо и намного эффективнее, чем другие меры.

Что касается инфляции, здесь меньше страхов. Если мы посмотрим на бюджет домохозяйств, затраты на газ и электричество составляют лишь малую часть общих расходов. На самом деле это даже не приближается к тому, сколько мы тратим на уровне домохозяйств на нефть. Нефть достаточно близко привязана к инфляции, это четко ощущается потребителями, особенно в Северной Америке. Стоимость нефти более 75 и 80 долларов за баррель Brent — это как раз когда люди начинают ощущать определенные ограничения и пытаются сократить свои затраты на бензоколонки.

- Чем, с вашей точки зрения, этот кризис грозит миру? Не станет ли он новым "черным лебедем"?

— В данном случае это нечто более цикличное и структурное, чем "черный лебедь". Главное опасение здесь заключается в том, что энергетический кризис носит структурный характер и что мы вступили в новый сырьевой суперцикл из-за недостаточного инвестирования. Мы с этим не согласны.

Рынок нефти имеет первостепенное значение для сырьевого суперцикла, т.е. рынок нефти, который сталкивается с ограничениями по мощности. Но сегодня поставки нефти ограничены политически благодаря сделке ОПЕК+ по поставкам. Страны-производители по-прежнему обеспечивают значительный дефицит предложения на рынке. Более того, мы наблюдаем, как страны ОПЕК+ продолжают инвестировать в нефтегазовую отрасль, а также видим, как производители сланцевой нефти в США существенно наращивают буровую активность, в большей степени со стороны частных и в меньшей степени со стороны государственных компаний.

Политика в области нефти — это результат того, что у нас происходит с ценами на нефть, а не наоборот. Что это означает в практическом плане? Давление, например, со стороны Индии, Китая, США и Европы на страны, которые поставляют нефть, состоит в том, чтобы вернуться на путь нормализации цен.

- Как на этом фоне усиливается значение развития альтернативных источников энергии?

— На самом деле эти два изменения объединены в один переход. С одной стороны, у нас есть переход рынка электроэнергии от ископаемых видов топлива на возобновляемые источники, а когда мы говорим про мобильность, мы переходим от двигателей внутреннего сгорания на электродвигатели.

По большому счету мы говорим о переходе к чистым, "нулевым" потреблениям энергетики. И как нам прийти к этой точке Net Zero — углеродной нейтральности? Оба перехода прошли переломный момент. Они обусловлены технологиями, и благодаря прогрессу оба решения, возобновляемые источники энергии и электромобили, стали более экономичными и удобными. Этот переход больше не зависит от политической поддержки. Но для того, чтобы адаптировать рынки к их беспрепятственной интеграции, необходима политическая работа.

Переход на возобновляемые источники энергии, связанные с солнцем, ветром, инвестициями в гидроэлектростанции — это меняет структуру потребления в Северной Америке, в Европе, в большинстве регионов мира. И рост потребления возобновляемых источников энергии был бы гораздо быстрее, если бы не ограничения, например, когда население выступает против, так как не хочет, чтобы рядом построили ветровую ферму, плюс есть регуляторная бюрократия. Поэтому динамика перехода на возобновляемые источники энергии изменилась за последние годы.

Второе — переход от двигателей внутреннего сгорания на электромобили: все это начиналось с личных автомобилей и очень скоро стало влиять на коммерческий транспорт, например, на грузовики. Именно они раньше потребляли более 50% всей нефти. Они прошли эту точку, и переход к электромобилям уже стал сам по себе частью этой новой динамики.

Почему мы убеждены в том, что через 10-15-20 лет ситуация будет совсем другой? Потому что потребителям нравятся эти автомобили и потому что большинство крупнейших автопроизводителей инвестировали в специализированные платформы на электротяге, т.е. автомобили, которые изначально проектируются электрическими, чтобы полностью использовать потенциал этой технологии.

В следующие 4-5 лет многое будет зависеть от аккумуляторов, и мы уверены, что прогресс прошлых лет продолжится, увеличивая дальность действия и сокращая время зарядки, т.е. еще больше повышая удобство. И новые платформы, широкий выбор на рынке приведет к снижению цен на них.

- Через сколько лет эти альтернативные источники энергии и технологии полностью заменят добычу нефти и газа?

— Мы считаем, что путь к чистому нулевому уровню выбросов будет проходить в четыре волны. Первые две — возобновляемые источники энергии и электромобили — мы описали выше, и они уже прошли свои критические точки.

Третья волна — это тяжелая промышленность, где ситуация чуть более сложная. Это очень энергоемкая отрасль (они потребляют уголь, газ) и довольно грязное производство. Это гетерогенная, то есть неоднородная система. То, что происходит в отрасли производства алюминия, очень отличается от целлюлозного производства. В зависимости от того, где эти компании находятся, разного рода решения используются: каким образом очищать отходы, поэтому мы говорим о третьем этапе.

О переходе к чистому нулевому уровню выбросов в промышленном производстве, частичном переходе к водородным системам: К концу этого десятилетия мы, вероятно, получим больше ясности относительно места водорода в энергетическом переходе. Сегодня эта технология остается очень дорогостоящей.

И наконец, мы должны поговорить о продуктах питания. Они не связаны с технологией, а прежде всего с поведением, с предпочтением — потреблением или непотреблением животной продукции. Продовольствие оставляет значительный углеродный след и будет последним этапом на пути к чистому нулевому уровню выбросов.

- Как Julius Baer относится к криптоиндустрии, инвестициям в нее и выбросам от майнинга?

— Сейчас много говорится об инвестиционных портфелях и углеродном следе. Портфель, который состоит из тех или иных видов активов, не обладает углеродным следом сам по себе, но он может включать ценные бумаги предприятий, которые подвержены вышеупомянутым, связанным с климатом рискам переходного периода. Но есть два исключения: владение физическими драгоценными металлами и криптовалюта. Здесь инвесторы напрямую участвуют в цепочке поставок в качестве покупателя физического товара, и обе цепочки поставок оставляют значительный углеродный след.

Существуют различные динамичные факторы, влияющие на углеродный след криптовалют. Во-первых, это объем спроса, поскольку чем больше требуется майнеров, тем выше энергопотребление и тем больше след. Во-вторых, где базируются майнеры и каковы их источники энергии. До сих пор преобладал уголь, но произошел сдвиг в сторону более чистых гидроэлектростанций.

В-третьих, тип протокола: концепция доказательства выполнения работы в разы более энергоемкая, чем концепция доказательства доли владения. Последнее пока еще играет незначительную роль, но приобретает все большую актуальность.

И в-четвертых, мы видим, что если цены высоки, то на рынок выходят майнеры, которые загрязняют в большей степени, чем другие. Это почти то же самое, что происходит с рынком электроэнергии, и там каждый день, каждый час будет меняться ситуация. Таким образом, сегодня значительная доля участия в криптовалютах действительно может превратиться в личный углеродный след, сравнимый с углеродным следом от полетов на ближние расстояния.

- На ваш взгляд, кто в ближайшем будущем будет в первую очередь формировать правила взаимодействия между компаниями при ответственном инвестировании: центральные банки и министерства, отвечающие за природопользование, рейтинговые агентства, общественные организации?

— Что касается регулирования ESG, мы говорим про таксономию, которая разрабатывалась в Евросоюзе. С одной стороны, это хорошо, потому что обеспечивает прозрачность. Я думаю, что ESG никуда не денется, все будут смотреть за показателями и отчитываться по ним. Но, с другой стороны, ESG — это в каком-то смысле сегодня хайп, и слишком много надежд возлагается. Политики, может быть, переоценивают влияние факторов ESG на переход в какой-то более совершенный мир.

Будет ли это определять финансовые потоки? Будет, например, если мы говорим про "зеленые", социальные, устойчивые облигации. И если мы будем использовать соответствующую методику оценки, то те, у кого показатели выше, у них будет лучше доступ к финансовому рынку.

Рынки капитала выполняют только функцию акселератора. Если вы ограничиваете потоки капитала, это не значит, что бизнес перестанет существовать, он просто будет развиваться меньшими темпами. Но каким образом будут себя финансировать нефтяные компании? Благодаря своим операционным денежным потокам, только если спрос упадет до нуля, они будут вытеснены из бизнеса.

- Хотелось бы еще спросить про ситуацию вокруг китайского девелопера Evergrande — получается мир так и не извлёк уроки из кризиса 2008 года?

— Evergrande — я не думаю, что это свидетельствует о повторении глобального кризиса 2007-2008 годов. Это показывает, с какими демографическими вызовами столкнулся Китай — население стареет. И это показывает, как изменились приоритеты политики в направлении борьбы с социальным неравенством. С этой точки зрения история с Evergrande — одно из самых значимых событий этого года, намекающее на стремительные структурные изменения в Китае. И эта история не об очередном финансовом кризисе.